Дети бывают разные, или Майя G

***
Руки онемели до такой степени, что она не могла даже поднять стакан с водой. Ей казалось, что все, от предплечий до самых кончиков пальцев, было парализовано. Он опаздывал. Такого прежде еще не случалось, и она почему-то была уверена, что это не добрый знак.
Официант, принесший ей воду, поглядывал на нее. Он и так уже три раза спросил, все ли с ней хорошо, а теперь еще и не сводил глаз. В груди екало сердце, каждый раз норовя выскочить при звуке открывающейся двери. Она не могла успокоиться, ерзала на своем стуле, пытаясь усесться поудобней, скидывала и вновь одевала туфли. Рук она больше вообще не чувствовала, их просто не было, как ей казалось. И мысль в голове, навязчивая и непроходящая мысль о том, что должно что-то случиться. И предчувствие. Недоброе предчувствие.
С очередным хлопком двери она почувствовала запах его туалетной воды, затем услышала его голос, а когда подняла голову, наткнулась на его взгляд. Серьезный и от этого колкий. Хотя, возможно, ей это показалось. Потому что он улыбался.
- Ну, здравствуй, прости, что опоздал, были срочные дела, - с улыбкой проговорил он, целуя ее в щеку, и уселся напротив нее. – Я не думал, что ты позвонишь, был уверен, что ты все еще обижена.
Ах, да, последняя их ссора была просто потрясающей по своим размерам. Начав плакать, она вновь обвинила его во всех смертных грехах, а когда он попытался ее успокоить, ударила его и сбежала со словами, что лучше бы они вообще никогда не были вместе. После этого они не разговаривали друг с другом неделю.
- Ты прости меня за прошлый раз, - начал он, после того, как официант ушел с заказом, - я не знаю, зачем вдруг я начал про эту юбку.
Да, да, вся эта кутерьма началась с его простого замечания насчет ее слишком короткой юбки.
- Я не злюсь совсем, - ответила она и после недолгого молчания добавила, - и ты, прости меня, я не хотела тебя ударить.
Она посмотрела на него и заметила щетину на его щеках. Раньше это привело бы ее в крайнее возбуждение, но сейчас она в очередной раз поймала себя на мысли, что что-то не так. Он не смотрел в ее сторону, а наблюдал за какой-то парочкой за соседним столиком. И грустно улыбался на то, как девушка пыталась запихнуть парню в рот хотя бы ложечку мороженного.
- А помнишь, когда мы в первый раз поехали на озеро, - вдруг пробормотал он. – Ты тогда тоже пыталась накормить меня.
- Да, вот только не мороженным, а пирогом, который испекла моя мама.
Он перевел взгляд на ее лицо и тихонько засмеялся.
- Вот чего всегда хотел поесть, так это тещиной выпечки.
Он резко замолчал и вновь уставился на парочку. А она заметила морщины в уголках его глаз, и почему-то ее рука сама собой потянулась к животу, по-прежнему онемевшая, но уже живая.
- Я должна тебе кое-что сказать… - заговорила она, и именно в этот момент к ним подлетел официант с готовым заказом.
- Давай поедим сначала, - сказал он, с печальной улыбкой глядя на нее, - а потом и поговорим. Мне тоже есть, что сказать.
Ее сердце зашлось, а грудь свело от не понятной ей пока боли. Руки снова онемели. А он принялся есть, какой-то салат, она не обратила внимания. Заметила только то, с каким желанием он накинулся на еду. Причина была ясна всем официантам в этом маленьком ресторанчике, уже шушукуюшимся за барной стойкой, получившим очередную порцию информации от обслуживающего их паренька. Он пытался потянуть время и успокоиться. Она же этого не замечала и терзалась плохими предчувствиями.
Через пять минут он поднял на нее недоуменный взгляд и спросил, почему она ничего не ест.
- Я что-то не хочу, - сказала она, потупив взгляд. Ну, не говорить же ему о том, что у нее свело руки до такой степени, что она вилку взять не может. Да и кусок в горло не полезет, даже если бы она попыталась сейчас что-то съесть.
- Нам нужно поговорить, - твердо сказала она, пытаясь прижать руки к животу.
- Я понимаю, - ответил он, жестом подозвал официанта и попросил их рассчитать. И еще пепельницу. Он достал из куртки сигареты и закурил.
- Я понимаю, о чем ты хочешь сказать, - он глубоко затянулся и выпустил тонкую струйку дыма, а она закашлялась.
- С каких это пор ты снова куришь? – спросила она, недовольно морщась.
- С тех самых, когда мы начали ссориться по пустякам, - он смотрел ей в глаза, и она в них не видела ничего кроме холодной уверенности.
- Мы ругаемся, не разговариваем неделями, ты меня бьешь, отталкиваешь от себя и при этом просишь не курить? – упрек за упреком безжалостно бил ее тупым ножом в самое сердце. Она поняла, наконец, что предчувствовала.
- Я думаю, что мы слишком долго были вместе, так долго, что начали друг другу надоедать, - он выдохнул дым и снова затянулся. Официант принес пепельницу, и он стряхнул пепел. Руки его дрожали, но она не заметила, вся поглощенная осмыслением только что сказанных слов.
- Я думаю, что нам лучше расстаться, - угрюмо сообщил он, и все вокруг замолчали. – Ну, ты понимаешь, чтобы не надоедать больше друг другу, не трепать нервы.
- Я надоела тебе? – ее голос прозвучал слабо, но отчетливо в неуютной тишине.
- Да не в том дело, - он затушил сигарету, затем потер переносицу, - Ты устала, я устал, и думаю теперь единственно верное решение – это разойтись.
- Ты устал от меня? – сказала она немного громче, чем было необходимо. Все звуки снова исчезли. Он глубоко вздохнул, зажег новую сигарету.
- Да, я устал, - выдохнул он вместе с дымом холодную фразу. Она смотрела ему в лицо, ища хоть в нем малейший намек на сомнения. Ничего не увидев, она отвернулась от него и уставилась в окно на проносящиеся мимо машины. Люди начали спешить домой, рабочий день окончен. Они придут в свои уютные дома, поужинают с любимыми в уютной обстановке, лягут спать в уютной комнате. А она отныне будет одна. Грудь свело сильнее. Ко всем чувствам, когда-либо ей испытанным добавилась теперь боль от потери дорогого человека. И еще неминуемое разочарование в сладких обещаниях о жизни, долгой и счастливой.
- Я уезжаю через месяц, - он старался говорить спокойно, но голос дрожал. Хотя она все равно ничего не замечала, - потому сегодня и задержался. Готовил документы для переезда.
- Я понимаю, - она смотрела на свои руки, бесчувственно лежащие на столе, и пыталась разжать пальцы. Вдруг в поле зрения попала третья рука, сжавшая эти самые пальцы. Она подняла на него взгляд. Его ладони тоже были холодные, и он не почувствовал разницы от обычного их рукопожатия.
- Ты ведь об этом хотела поговорить? – он уже затушил сигарету, но крепкий запах табака еще не выветрился. Ей показалось, что в выражении его лица была слабая надежда. Она отмахнулась от этой мысли, как от назойливой мухи, выдернула руку, которую он отогрел уже своей потеплевшей ладонью, и приложила ее к животу. И ответила, глядя ему прямо в глаза:
- Да, это именно то, о чем я хотела поговорить.

***
В комнате стояла неуютная тишина, нарушаемая только стуком столовых приборов и, как ей казалось, стуком ее сердца. Родители приехали 20 минут назад и после довольно холодного приветствия и беглого осмотра квартиры (боже, дочка, зачем хоть тебе весь этот хлам в углу) уселись за стол, накрытый Лу. Сам он поспешно ретировался, сразу после того, как закончил, не проявляя ни малейшего желания присутствовать при семейной беседе, однако заверил ее, что обязательно зайдет вечером. И вот теперь она осталась наедине со своими родителями и готовилась рассказать о прибавлении в семье, чувствуя себя при этом школьницей, отхватившей двойку на уроке и теперь судорожно соображающей, как бы помягче об этом сообщить.
- Ммм, - начала она, - я, в общем, хотела вам кое-что сказать.
- Погоди немного, - остановила ее мать,- вот отец сейчас доест…
Она перевела взгляд на папу. Он казался совсем стариком, да и мать тоже внезапно так сильно состарилась. Она вдруг вспомнила, какими родители были молодыми, когда они ходили в школу, какими были счастливыми, когда читали стихи на праздниках, какими были тогда любящими и ласковыми с ней. На глаза снова навернулись непрошенные слезы от осознания того, сколько она за прошедшие годы потеряла, сколько всего не успела сделать. А стареющие родители вдруг стали символом всех ее несбывшихся мечтаний.
- Ты, дочка, когда же познакомишь нас со своим молодым человеком? – мать сидела на стуле, словно аршин проглотив. Верно, чувствовала что-то неладное. – Как его там звали?..
- Это совсем не важно, мам, - перебила она, выронив из онемевшей руки вилку.
- Как это неважно? – взвилась мать, поднимаясь. – Как неважно? Мы, в конце концов, должны знать, с кем наша дочь собирается прожить свою жизнь? – женщина задохнулась от своей внезапной вспышки гнева и ошеломленно села на место.
- Мы расстались, - сдавленно пробормотала Рози, даже не пытаясь поднять упавшую вилку.
- Ох, - вырвалось у матери. Она принялась стряхивать несуществующие соринки со стола. Отец отложил в сторону свою ложку, которой до этого совсем без аппетита хлебал суп, и посмотрел на дочь.
- Я хотела сказать… - она смутилась под его взглядом, - что… эм… я… - судорожно вдохнула, - я… беременна, - буквально выдохнув последнее слово, Рози потупилась на свои сжатые в кулаки руки.
Мать снова охнула, а отец поднялся и вышел на балкон.
- Как же так, Роза? А что он? – запричитала женщина, протягивая руку через стол, чтобы накрыть ладонь дочери.
- Мы расстались, - стул опрокинулся, когда она резко встала, - расстались… - слезы были почти готовы сорваться с ее ресниц, но она держалась из последних сил.
- Доченька, - женщина подошла к ней, взялась за плечи, встряхнула и прижала к своей груди. Эти старые и такие родные движения матери стали последней каплей. Рози яростно прижалась к ней, ища утешения, и находила его. Мать баюкала, что-то шептала, гладила по голове. Руки оттаяли, материнская ласка успокаивала, и глаза ее почти высохли, когда вернулся отец.
Она провожала их до двери, поддерживая и периодически пожимая ладонь матери, когда та вдруг обернулась к ней лицом и судорожно зашептала:
- Роза, ответь мне, он знает? – зеленые глаза пожирали взглядом, а рука властно сжимала ее локоть. - Ты ведь ничего не сказала. Ты ведь ни словом не…
- Мама, - выдохнула Рози, разрывая связь и отворачиваясь, - это мое и только мое решение. Прошу тебя, не спрашивай ни о чем.
Мать поджала губы, стиснула сильней пальцы и отпустила ее, оставляя на память синяки. Отец ждал у двери, полностью одетый, и смотрел на них слегка удивленно. Роза остановилась у гардероба, подала матери пальто и невольно глянула на себя в зеркало. Живот уже заметно округлился. Она сжала кулаки, запахиваясь в шерстяную кофту, и повернулась к родителям. Мать молча просовывала руки в рукава пальто, смотря под ноги. А потом, не сказав ни слова и даже не обернувшись, вышла за дверь. В груди кольнуло и запульсировало, а глаза защипало. Отец вздохнул и подошел ближе. Глубокий голос заполнил прихожую, и Роза вздрогнула, поняв, что отец пытается ей что-то сказать.
- Роза, - полувздох-полувыдох, и она заплакала от счастья, - не плачь, Роза, - он погладил дочь по щеке, стирая слезы. - Не нужно плакать, - неуклюже обнял ее. – Ты же знаешь мать, она до сих пор не может смириться, - он отстранился, и ей стало невыносимо холодно без его объятий, - я и сам не могу.
Она куталась в кофту, вспоминая сестру, руки сводило, выворачивая в судорогах пальцы. Отец коснулся ее ладошки, и кровь, горячая, словно жидкий огонь, разлилась где-то глубоко в сердце, разгоняя счастье по венам. Он поочередно поцеловал каждую ее руку.
- Мы поможем, мы всегда рядом, - и отпустил, выходя прочь.
А она, обессилев, сползла на пол, чувствуя радость, и неосознанно повторила:
- … всегда рядом.
И вновь заплакала.

***
Ему снился странный сон. Он шел в полной темноте вдоль огромной стены, едва касаясь ее кончиками пальцев, которые от чего-то немели. Впереди маячила бабочка, порхая своими яркими крылышками. Он почти нагнал ее и… проснулся.
В дверь трезвонили, затем стучали, громко и настойчиво, вновь трезвонили. Он раздраженно поднялся, обзывая последними словами нежданного гостя. Открыл дверь. И застыл на месте.
На пороге стояла девчушка в легком голубом платьице, и что-то ковыряла носком ботиночка в полу. Ее белокурая макушка вдруг напомнила о Рози. Сердце пропустило два удара и начало отбивать новый более быстрый ритм. Он присел.
- Привет! – дружелюбно сказал он.
Девочка не обратила внимания, даже не подняла головы.
- Как тебя зовут? – попытался он снова. И задохнулся, когда она посмотрела на него знакомыми темными глазами. Такие же он видел каждый раз в зеркале.
- Майя, - звонко, словно колокольчик, ответила она. И он снова замер.
Она разглядывала его с любопытством, присущим всем детям, часто-часто хлопая глазками.
- А меня зовут… - начал он, утопая в ее взгляде.
- Я знаю, - перебила она и снова потупилась, заставив его в очередной раз удивленно пялиться на ее макушку.
- А где твоя мама? – сердце опять кольнуло, а руки вдруг замерзли от волнения.
Девочка не ответила, лишь показа пальцем на пожарный выход на улицу.
- Ты потерялась? - ком застрял в горле, и он пытался его проглотить.
Она покачала головой и посмотрела на него, на этот раз удрученно.
- Майя, - слово сорвалось капелькой с его языка, и вдруг закружилась голова, - где твоя мама?
- Она умирает, - последовал ответ девочки, и спина тут же покрылась мурашками, - ей очень больно.
- Где она? – спросил он, начиная паниковать.
Она смотрела на него, и ему вдруг показалось, что темнота вырвалась из черных глаз, окружая его, все поплыло, а во рту пересохло, и до него, словно через вату донесся ее тихий, но отчетливый голос.
- Следуй за бабочкой.
Секунду спустя он мог снова видеть, но голова кружилась и он сел на пол, потирая переносицу.
- О чем ты… - девочка исчезла, перед ним была пустая лестничная клетка, - … говоришь… - выдохнул он и посмотрел вверх.
Под потолком порхала лиловыми крыльями бабочка из его сна.